Оксанку. – А когда я освобожусь, мы с тобой поедем на море!
– Нет, мамочка, пусть лучше бабушка с дедушкой на море едут, а мы с тобой поедем к папе!
– Теперь ты у меня взрослая! Как будто Бог надо мной посмеялся, какая я была глупая! Жила какими-то мечтами, а время все расставило по своим местам…
– А что же Данила твой? Пишет? – спросила Евдокия Петровна, как только Марина с матушкой вышли на кухню разогреть приготовленные домашние вкусности.
– Мне многие говорили, что я должна его возненавидеть, но прошел год, два, три, четыре вот – вот пройдет, но ненависти во мне нет. Жизнь – она разная. Мы сейчас не вместе и вряд ли будем вместе. Была обида какая-то сначала, а потом все успокоилось. Каждый человек живет так, как он хочет, и нет никаких обязательств и правил. Наверное, просто я разочаровалась в Даниле, и единственное мое спасение сейчас – дочка, на нее не могу нарадоваться. Я для себя все уяснила и ни о чем не жалею, разве только о той девушке, которая погибла… Но эту ношу мне суждено нести вечно.
С тех пор Евдокия Петровна с Оксанкой приезжали на длительное свидание к Марине каждый год, а когда с развалом Советского Союза осужденную перевели на вольное поселение, видеться приходилось даже чаще. Марина не без гордости наблюдала, как взрослела дочь, снисходительно внимала ее умным советам и поражалась, насколько сильным и волевым характером она обладала. Отношения их нельзя было назвать многословными, но духовная близость связывала безусловно. И Марина понимала, что ее родная девочка с белокурыми кудряшками по-настоящему спасает и лечит от нанесенных травм.
Когда до полного освобождения Петриковой оставался один год – от сердечного приступа умерла ее мама Евдокия Петровна, и руководство вольного поселения отпустило Марину в родной город на похороны. К своему большому удивлению, с организацией скромных похорон помог отец Данилы, Федор Васильевич Федоров, к тому времени завязавший с выпивкой, потеряв львиную долю здоровья.
В день своего освобождения Марина Петрикова сменила темно-серую телогрейку на яркую болоньевую куртку и отправилась в Несвиж на засыпанное опавшими листьями городское кладбище, чтобы при помощи сторожа с легкостью отыскать ухоженную могилку 19-летней Светланы Королевой. Смахнув пожухлую листву и аккуратно уложив на черный мраморный постамент белые астры, шепотом произносила Марина выученную назубок в местах не столь отдаленных молитву о прощении: так искупившая вину по закону пыталась искупить вину по совести. Внезапно налетевшая темная туча затмила нежаркое осеннее солнце, и пошел мелкий накрапывающий дождик, смывая следы прошлых ошибок.
Заканчивался 1996 год, время, которое позже назовут временем «лихих девяностых», где взрывы и убийства станут чуть ли не обыденным явлением. Перед повзрослевшей Мариной открывалась новая страница, но в этой жизни отныне она опиралась только на себя и свою совесть.
